С начала СВО на Украине двусторонние и многосторонние отношения России со множеством западных стран существенно осложнились по многим векторам. Под ударом санкций и всевозможных ограничений оказались не только официальные дипломатические контакты и экономика, но и сфера публичной дипломатии, в которую входят международное гуманитарное сотрудничество, наука и образование.
Направления, призванные объединять народы и культуры и искать общие пути решения проблем человечества, все чаще используются в качестве примитивных политических инструментов для продвижения актуальных политических нарративов.
О том, с какими трудностями за последние месяцы столкнулось российское экспертное и научное сообщество, какие будут перспективы у российского образования на международной арене после реформ, а также будут ли налажены связи с европейскими институтами после завершения СВО, в интервью Baltnews рассказал профессор кафедры теории и методики преподавания искусств и гуманитарных наук СПбГУ, доктор исторических наук Александр Кубышкин.
– Г-н Кубышкин, последний год крайне деструктивно сказался на международном сотрудничестве России со странами Запада в самых различных сферах. На ваш взгляд, насколько сильно пострадала сфера публичной дипломатии, в частности научного и экспертного направления?
– Безусловно, эта сфера пострадала, потому что во многом произошли изменения форматов публичной дипломатии. Она в ряде случаев приобрела откровенно ангажированный характер, ярко выраженный политизированный характер. Конечно, публичная дипломатия отражает стремление национальных государств достичь определенных целей, эта задача никогда не менялась, но в какие-то времена она была мягче, спокойнее и, самое главное, шла в рамках установленных договоренностей, правил и процедур.
Сейчас многие из этих процедур нарушены в силу возросшего напряжения, что во многом привело к изменению форматов. Так, на первый план выходит пропаганда и так называемый public policy. Сегодня вместо серьезных научных дискуссий превалирует жесткая полемика, неприятие аргументов другой стороны, зачастую это актуализация конъюнктурных задач, а не стратегических, что в итоге вредит качеству аналитической работы.
– С практической точки зрения, как член научных и общественных организаций, заметили ли вы тенденцию к отказу западных экспертов и ученых к сотрудничеству?
– Да, конечно, такие случаи есть. Но я должен сказать, что, как член экспертного сообщества, в целом у меня сохранились рабочие контакты в том числе и с зарубежными коллегами, но они приняли более фрагментарный и спонтанный характер. Нет прежнего регулярного обмена мнениями и, скажем, приглашений на семинары и вебинары. Они формально еще присылаются, но их стало заметно меньше.
Во-вторых, возможность публикации материалов для ученых и студентов также сузилась. На академическом уровне особых перемен не произошло, так как все эксперты и аналитики понимают, что ругаться бессмысленно. На человеческом уровне отношения сохранились, но в целом формат коммуникации, конечно, видоизменился.
– Как будет развиваться сотрудничество российских вузов и научных сообществ с европейскими образовательными учреждениями после выхода России из "Болонской системы"?
– Начнем с того, что Россия в "Болонскую систему" вошла лишь формально, но не по существу. Она во многом сохранила элементы советской и дореволюционной российской систем, то есть двухуровневое образование, некую мобильность и так далее. Поэтому выход из нее в принципе большой трагедии не представляет. Трагедия в другом.
Важно то, что выход – разрыв общего образовательного пространства со странами Европы. Это действительно очень серьезная проблема, поскольку, хотя мы и евроазиатская страна, но все-таки по культуре и уровню образования ближе к Европе, чем к Азии. В Азии нас никто не ждет так же, как и в Африке.
И даже в Латинской Америке придерживаются своей традиционной системы образования – испанской модели. Даже в таких странах, как Бразилия, Аргентина, Чили, власти начинают модернизировать свою систему в соответствии с теми правилами, которые существуют в международных признанных системах. Их две. И вот у нас почему-то забывают о том, что "Болонскую систему" создали в противовес "Американской системе", чтобы избежать доминирования американцев на международном образовательном рынке.
А мы в общем-то не приняли ни того, ни другого. У нас были какие-то отдельные эксперименты на уровне отдельных университетов. Сейчас это все схлопнулось, потому что мы оказались в определенной изоляции и пытаемся в пятый раз создать национальную модель образования.
Здесь утешает то, что разумные люди все-таки подают голоса о том, что необходимо сохранить лучшие элементы европейской системы. Ее необязательно называть "Болонской", но важно оставить лучшее из нее. Вот, скажем, Флорентийский университет не входит в "Болонскую систему", но ведет работу в стране, где она принята.
– Как теперь будут работать, например, образовательные обмены? Как в изоляции будет развиваться научная экспертиза?
– Российской стороне крайне важно сохранить сотрудничество научное, образовательное и так далее, а это сейчас затруднено. Внешние признаки уже ощутимы, и они будут ощущаться в обозримом будущем. Это, прежде всего, резкое сокращение студентов из стран Европы в российских вузах. Ведь основной элемент "Болонской системы" – не просто система единых оценок. Главное – система академической мобильности. Она сейчас, что касается Европы, будет нарушена.
Переориентация будет осуществляться на страны Азии, Африки и Латинской Америки, как было объявлено властями. Мы будем привлекать студентов оттуда. Пока неизвестно, на каких условиях, поэтому ничего определенного сказать нельзя. Вокруг этой темы слишком много информационного шума.
Жаль, конечно, потерять сотрудничество с европейскими крупными школами, однако важно и то, что крупнейшие философы, писатели и ученые никуда не денутся из нашего научного оборота. Россия-то ведь культуру Европы не закрывает и не отменяет. Это в основном инициатива с их стороны, причем даже не от всех, а только лишь от наиболее радикальной части неолиберальной интеллигенции. Важно не путать с либеральной! Потому что есть колоссальная разница между либералами и неолибералами. Концептуальная.
Вот эта группа радикалов, которая в какой-то мере напоминает движение культурных хунвейбинов* во время культурной революции в Китае, продвигает идеи массового отрицания, отмены, ведет к абсолютизму мнений. Но это все со временем пройдет, и я думаю, что мы сможем все-таки сохраниться в рамках общемирового образовательного процесса, в рамках фундаментальных программ, потому что мобильность, взаимовлияние и взаимоизучение – важнейшие факторы прогресса, как образовательного, так и научного.
Консервироваться, уходить в глухую оборону и создавать супер-национальную модель – малоперспективно. Опыт таких стран, как Северная Корея, показал, что это непродуктивно.
– Есть ли перспектива к диалогу и сотрудничеству с западным научным и экспертным сообществом после завершения острой фазы СВО?
– Это будет нелегкий процесс. Контакт есть и сейчас, но проблема в том, что и у нас, и на Западе уж очень сильна политическая ангажированность. У нас, конечно, есть довольно влиятельные площадки (например, дискуссионный клуб "Валдай"), которые сопоставляют различные точки зрения и дают адекватную перспективу и оценку. Здесь задача в том, чтобы не просто не потерять живой контакт, а не упустить то, как развивается экспертное сообщество за рубежом, не отстать.
Мы же знаем, что, например, как бы мы не критиковали американских экспертов, но Bloomberg по-прежнему является одним из важных источников достаточно проверенной информации. Да, западные эксперты довольно часто совершают ошибки, но так или иначе все они связаны с проблемой экспертного знания. А это уже другой важный вопрос.
– В чем она заключается?
– Сейчас не только у нас, но и во всем мире существует проблема общего упадка культуры экспертного сообщества. Это глобальная проблема. Я всем советую прочесть замечательную книгу Тома Николса "Смерть экспертизы". Автор – очень известный журналист, в этой книге в 2017 году он объяснил, как интернет убивает научную экспертизу. Она также переведена на русский язык. Прочитав ее, вы поймете очень многое: почему сейчас на таком низком уровне находится экспертная работа, когда наступил период упадка, как ученые становятся пропагандистами, а это в общем-то функции несовместимые.
Настоящая экспертиза исходит от объективизма, а пропагандист – это тот, кто продвигает определенные политические и конъектурные задачи. Порой люди, занимающие важные должности, находятся на уровне "диванной экспертизы". Она базируется даже не на вторичных, а на третичных источниках, плюс к этому еще есть фэйки, понимаете? Все это намешалось в огромный слой проблем, которые сейчас мировое экспертное сообщество и переживает.
Это большая проблема. Неслучайно президент России Владимир Путин говорит, что в некоторых странах нынешняя западная политическая система выдвигает абсолютно не обладающих достаточным уровнем образования и культуры лидеров. Это яркий показатель того, что происходит в мире с наукой и образованием, и это то, с чем придется работать будущим поколениям ученых и лидеров.
* Хунвейбины – члены созданных в 1966 – 1967 годах отрядов студенческой и школьной молодежи в Китае, одни из наиболее активных участников Культурной революции наряду с цзаофанями и другими. Хунвейбинские группировки отличались крайним пренебрежением к традиционной культуре, крайней жестокостью по отношению к своим врагам и неуважением к правам человека. Они использовались властями для репрессий и подавления свобод. Впоследствии деятельность хунвейбинов была резко осуждена не только мировой общественностью, но и в Китае.
